И слог не спасёт, и контекст ничего не даст, и что бы ты ни писал, ты всегда фантаст. (c) Дана Синдерос
Внутри меня живет море. Оно редко бывает спокойным, всё время кряхтит и ворочается во сне. Еще позавчера его поверхность была ровной, но уже сегодня по ней снова идет рябь. Море мое, почему ты так часто морщишься?
В моем море живут рыбы. После того, как их научили говорить, а потом и петь, их любимым шлягером стал «Nevermore». Подозреваю, что это был кто-то из семейства врановых. Кошки задери эту свинью в лаковых перьях, заодно вместе с рыбами! Хотя нет, рыб я помилую, если они заткнуться, и займутся чем-нибудь другим. Пусть лучше танго учатся танцевать.
Сейчас, в сопровождении моего рыбьего хора, я вижу, как сестра идет по морскому дну, сопротивляясь давлению воды, идет тяжело, размеренно, с трудом переставляя ноги. Соль въедается в ее кожу, отчего та становится шкурой, защитным панцирем. Из водолаза сестра превращается в Ихтиандра. Скоро она оттолкнется и поплывет, свободно дыша под водой.
Рядом плывет Шарп, крутя очередной корабельный роман. Дремлет Р’льех, зато снова разбуженный Гумилев булькает гимны Музе Дальних Странствий. В толще воды есть много чудес, но самое главное чудо — это море. Сейчас оно успокаивается, и когда оно снова вспениться, я не знаю.
Внутри меня живет очень неспокойное море, и я почти признала его право пениться и волноваться, когда ему вздумается.
В моем море живут рыбы. После того, как их научили говорить, а потом и петь, их любимым шлягером стал «Nevermore». Подозреваю, что это был кто-то из семейства врановых. Кошки задери эту свинью в лаковых перьях, заодно вместе с рыбами! Хотя нет, рыб я помилую, если они заткнуться, и займутся чем-нибудь другим. Пусть лучше танго учатся танцевать.
Сейчас, в сопровождении моего рыбьего хора, я вижу, как сестра идет по морскому дну, сопротивляясь давлению воды, идет тяжело, размеренно, с трудом переставляя ноги. Соль въедается в ее кожу, отчего та становится шкурой, защитным панцирем. Из водолаза сестра превращается в Ихтиандра. Скоро она оттолкнется и поплывет, свободно дыша под водой.
Рядом плывет Шарп, крутя очередной корабельный роман. Дремлет Р’льех, зато снова разбуженный Гумилев булькает гимны Музе Дальних Странствий. В толще воды есть много чудес, но самое главное чудо — это море. Сейчас оно успокаивается, и когда оно снова вспениться, я не знаю.
Внутри меня живет очень неспокойное море, и я почти признала его право пениться и волноваться, когда ему вздумается.