Лемерт (Анна Долгарева) alonso-kexano.livejournal.com/tag/стихиЕще один человек, от стихов которого в ушах начинает звенеть, а в голове престают играть в чехарду мысли-звери. Ее стихи как сидр: пока пьешь, вроде трезвый, а потом как повело. Ее стихи как детские считалки.
Хорошо мне от ее стихов.
читать дальше
Чудо
Настоящее чудо приходит, когда ты теряешь все,
если холодно, страшно и ветер лицо иссек,
это если смерть за плечом и в груди дыра,
и совсем непонятно, как дождаться утра,
если все, что нажито за несколько мирных лет
покатилось в пропасть; а больше в запасе нет
ни бабла, ни пули, -
появляется на востоке свет.
Так над степью восходит солнце.
Начинает пахнуть трава.
Начинается лето, им полна голова,
запах его под кожей, улыбка его огнева,
и сидишь, запрокинув голову, улыбаясь едва-едва.
Потому что чудо - это не панацея,
не наука,
не колдовство.
Это золотая гроза над твоей головой.
Это когда, заблудившись, идешь все равно вперед,
это ты шагаешь по трассе, жуя бутерброд,
выданный добрым водилой, и фура тебя подберет,
даже если двенадцать ночи и дождь идет.
Это когда наплевать на статусы и престиж,
это когда на перилах моста стоишь
и, глаза зажмурив, слушаешь острую тишь,
а потом ты прыгаешь в пустоту -
и - гляди -
летишь.
я стою, до полета полшага, становится ветер упругим,
приближается чудо, раздвигая сумерки буден,
если хочется быть счастливым -
будь им.
***
В городе, где каждый куда-то спешит и обязательно занят,
где каждый день все новых приезжих выплевывает вокзал,
жил человек со смешливыми голубыми глазами.
Он собирал истории,
выращивал и раздавал.
На базарах, на узких улочках, в метрополитене,
иногда заходя в какой-нибудь дом и заглядывая в подвал,
он ходил, высматривая их маленькие тени,
подбирал их на мусоркам, с осторожностью доставал.
Истории подрастали в его небольшой квартире,
прыгали по столам и диванам, спали у него на груди,
даже на голове. Друзья иногда шутили,
что однажды он сам превратится в историю.
Но это еще впереди.
А когда его истории подрастали и становились зрячи
и способны сами стоять на тонких ногах,
он искал им хорошие руки, оправдывался: иначе
как бы кто-то из них с тоски бы тут не зачах.
Чаще других к нему приходили молодые пары,
иногда - искатели приключений, иногда старики.
Он выбирал для каждого - из толстеньких и поджарых,
веселых и грустноглазых, мирных и бунтовских.
Он просил заботиться об историях, не бросать их надолго,
не забывать о них и, пожалуйста, не обижать,
напоследок он целовал их в нос и трепал по холкам,
И провожал глазами. Ну как тут не провожать.
Он вздыхал и много курил, беспокоясь, а повечерью
часто думал о том, каково их видеть после всего, что прошло...
Например, сейчас я стою у него под дверью.
У меня на руках моя история, и она дышит хрипло и тяжело.
Я ее приношу в третий раз за год, что она мне досталась,
в первый раз я успела быстро, во-второй он с трудом ее откачал...
Она лежит у меня на руках, и в глазах у нее усталость,
и как-то вся она напряжённа и горяча.
Я стою у порога и шепчу ей: "Маленькая, ну что ты,
продержись, пожалуйста". И нажимаю кнопку звонка.
Жил такой человек. Он сделал это своей работой.
Пожалуйста, пускай он будет сегодня дома.
Пускай.
Ламмас
(1 августа, праздник урожая)
собирай рюкзак,
спальник, кружка и запасное белье,
никого,
никого,
никого с собой не бери,
не возьми за руку, не оставляй внутри.
за горизонтом в поле костер горит,
пахнет дымом,
давай, выходи, все, что есть - твое.
а в густой траве неизменно поют сверчки,
растекаются и журчат.
феи августа так свободны и так легки,
их духи немного горчат.
август - это если нет никакого "назад",
это если нет никакого "вперед".
подними с дороги яблоко, бока у него блестят,
золотое яблоко пахнет, как мед,
брось его, посмотри, куда его понесет,
и покуда катится яблоко, будет август бессмертен, неодолим -
ты иди за ним.
Мабон
(22 сентября, осеннее равноденствие)
Осень начинается с электричек.
С черной воды под ветром,
с пожелтевших степей.
По карманам - сигареты, коробка спичек,
шелушатся под солнцем твои индейские плечи.
осень утренним холодом по телу скользит и лечит
то, что было раньше темнее и горячей.
Осень - это большая трасса,
каштаны, покрытые лаком,
это солнечные облака, на которые не больно смотреть.
Просто ты перестаешь быть человеком,
ты становишься большой собакой,
потерявшей цепи и разломавшей клеть.
Просто ты становишься вечной гончей,
бегущей к заходящему солнцу,
и теперь - лети, и не замирай, не спи.
И летит листва по заброшенным рельсам,
и музыка раздается,
и за твоей спиной выползают титры
в большой степи.
Самайн
(1 ноября, начало темной части года)
небо становится парусом в серебре
мы сидим на горе, на высокой-высокой горе,
начинает темнеть.
неблагая осень, листвы черненая медь,
изморозь на коре.
говорят, что те, кто всегда один, -
им судьба уходить в Самайн,
горек хлеб и едок осенний дым,
холодны неубранные дома.
говорят, раскрывается небо - и к ним
спускаются кони,
и наступает зима,
быть им вечными всадниками, лететь по дорогам пустым,
не гляди в глаза, коль не хочешь сойти с ума.
мы сидим на горе, на высокой-высокой горе,
нерожденный костер начинает гореть,
поднимается высоко в облака,
начинается ветер, дорога листвы легка,
неблагая осень, встречай меня-дурака.
(мы сидим на высокой горе - и не надо слов о любви,
просто переживи эту зиму,
пожалуйста, переживи)
просто тем, кто всегда один, - судьба уходить,
растворяться в вечной охоте,
просто это не лечится - это дыра в груди,
саднящая на закате и на восходе.
это черный Самайн проступает в полете листвы,
в запахе порыжевшей травы,
в карканье черных птиц.
Рассыпаются в небе первые звезды - как мелкий рис,
тем, кто всегда один, - уходить,
ожидает тьма,
здравствуй, вечная охота, здравствуй Самайн,
здравствуй, осень моя неблагая, нож на бедре,
и насквозь проходит октябрь, и касанья его свежи.
(мы сидим на горе, на высокой-высокой горе,
я люблю тебя, но
не держи меня,
не держи).